1-72
вы мне-слово,

я-целую запись, ему посвященную,

в которой, причем, не обозначенно,

про какое именно она слово.

so?)


1-72
не чувствую себя единым, цельным человеком, какая-то расколотость надвое, натрое, на то число, которое неистово танцует в тумане или в режиме ночной съемки, отчего его трудно разглядеть – только мельтешение теней в воздухе; я как надорванная бумажка, края которой растягивают\ся в противоположные, диаметрально, экваториально противоположные стороны.

а еще становится страшно: я теперь прежде чем войти в комнату, включаю свет; избегаю смотреть в зеркала, но даже когда поворачиваюсь к ним спиной, кажется – отражение кривляется, строит насмешливо рожи, зная, что не увижу этого, не успею резко повернуться, не прознаю о его проделках. и дверь входную я забываю закрывать на замок – только на под-золотую цепочку, от которой толка никакого, и жутко становится, когда опираешься на деревянные плашки, чтобы посмотреть в глазок, а она поддается и открывается. еще сны снятся, тревожные, как мама говорит, их описать не получится, да и незачем.

форточка опять распахивается – ну еще бы: такой ветер, что около окна мается из стороны в сторону, как потерявшая сына (дочь?) вдова раскачивается над могилой (трупом?), прижав сцепленные в замок пальцы к груди, мысленно вопрошая, за что?! и желая оказаться на месте ребенка.

ах, господи, ну почему не может оказаться так, что эти голые рамы/рамки разъединятся из-за чего-то другого, не из-за ветра, почему не может прийти кто-то снаружи, забраться до третьего этажа панельногодоманомерсемьулицашатурскаядоехатьможнонаавтобусестодевятьилинаавтобусеимаршруткесемьидвадцатьвосемьостановкамагазин

надверидомофонквартираномерпятьдесятдваэтотаклегкозапомнитьпятьидвакрайниепределышкольныхоценок, и забрать меня отсюда.


13:07

1-72
а вы помните тех, кого с нами уже нет? тех, кто умер давно, не оставив по себе особой боли, кроме положенной, особых воспоминаний, кроме нескольких фотографий с загнутыми кончиками под толстой коркой альбома, практически исчезнувших просто: был человек – и нет, а может, иногда кажется, что и не было его вовсе, как часто все прошедшее, вернее, прошлое, кажется несуществующим, нереальным. у нас ведь нет алтарей, и только нечаянно забредя в церковь, мы можем купить одну или две свечки, больше для успокоения своей совести, если такая еще осталась.

вы часто бываете на кладбищах – не чтобы с компанией одетых в черное, шипастое, булавчатое, клепаное людей да с зелеными алхимическими бутылками, и не затем, чтобы просто отдохнуть от шума, поразмышлять под шелестящими листьями, насладиться тихим, совершенным покоем замшелых крестов, а именно чтобы убрать мусор с могил, принести печальный букет, попрощаться еще раз с родственниками или с теми, кто даже ближе когда-то смог стать, на лоскут времени, разве часто бываете?

это не обвинительный акт, хотя можно и попенять, конечно, в первую очередь самой себе; мне просто интересно: когда я умру, вы будете помнить, вы поверите вообще?..)


13:04

1-72
придется смириться: я потеряла тебя–

только, пожалуйста, не потеряй себя

в этих бесконечных лабиринтах,

где из каждого зеркала выглядывают перевернутые,

как у сэра артура водри,

лица.

не запутайся в переходах этого муравейника,

где кишат белые жидкие яйца,

переливаясь и переваливаясь между мельтешащих

черных и красно-коричневых точек,

и не захлебнись муравьиным соком.

а если все-таки потеряешь\ся – то постарайся заснуть:

вдруг тебе приснится желтая дорога,

или цепочка следов вдоль берега моря,

или извилистая тропинка к горным вершинам;

это неважно, что – главное,

иди по ней, не останавливаясь, не поворачивая,

не отступая ни на шаг,

чтобы добраться до вспышки солнечного луча в капле,

стекающей с рассветного листика,

до белого перышка, вырисовывающего по воздуху

твои, тобой давно забытые, строки и образы,

до мимолетного мазка чьих-то пальцев

по твоим сомкнутым векам,

до беззаботной улыбки, беспричинного смеха,

тебя пробуждающих.

и, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста,

пиши мне, хотя бы раз в месяц,

что ты жив, что ты все еще

где-то здесь.


@музыка: tenhi, "soutu"

12:54

[for signet]

1-72
вчерашнее, как обещали))

11:23

1-72
вы слишком правильны.

вас надо убить.

(с)disharmony


08:49

1-72
все это было сказано до нас




11:36

1-72
личной жизни у меня, как говорится, не было и нет. и мне даже смешно представить, что когда-нибудь она может быть.

10:54

1-72
я считаю, что нет неодаренных людей:

одним природа дает способности в точных науках,

другим-в гуманитарных,

третьих награждает талантом творить чудесные изделия руками,

а четвыртых, тех, кому достается серая скучная жизнь, она одаривает потрясающей(?) способностью не задумываться над этой серостью и скукой, вообще не замечать ее.

10:11

1-72
некоторые буквы цепляют как крючки и остаются навсегда даже если мы забываем слово и значение я наверное тоже забуду твое имя забуду что оно значит останутся только эти буквы вспарывающие айсбергами океаны мутных фраз и образов

i am never gonna be the one

for you

i am never gonna save the world

from you


marilyn manson,

"mechanical animals"


16:48

1-72
когда читаешь дневники всемирно известных (омг, какое страшное слово) и действительно потрясающих талантливых/потрясающе талантливых людей, и видишь, что они пишут не всякую псевдогениальную чешую, а просто описывают свою жизнь, свои будничные дела, но не скучно и надоедливо, а с какой-то изюминкой, что ли, красивыми ровными буквами, знаками препинания, то, кроме восхищения, которое, собственно говоря, просто прилагается к прочтению, возникает еще ощущение, что сидишь рядом с этим человеком и разговариваешь, а за окном деревья зеленые шумят, прямо как сейчас, и в чашке медленно остывает чай.



и еще, мы влюбились, да.

вот в это существо:







dream from the sandman

by bishonenhouse



1-72
сказочка на ночь

10:56

1-72
снов друг другу не рассказывали. зачем? они и так знали.

джон бэнвилл, «море»


1-72
курлыкающие человечки



тюрьма



отстой

1-72
-надеюсь, ты с такими козлами ходить не будешь?

-я вообще ни с кем ходить не буду.

-нет, я хочу, чтобы ты общалась с нормальными людьми.

-я сама себе нормальный человек.

11:39

1-72
все началось с того, что без десяти двенадцать мы стоим у отрезка железной дороги, через шоссе, и ждем, пока проедет поезд, потому что увидеть проезжающий поезд – к счастью, хотя мы даже не знаем, не уверены, что он едет именно сюда, может быть, да что там, скорее всего, он едет в противоположную сторону или даже по другому отрезку рельсов-рельсов, шпал-шпал, а мы все равно ждем, потому только, что слышали, как он один раз – и вот, прямо сейчас, еще раз! – жалобно пискнул, просвистел в ночь, значит, он есть где-то, полуреальный, полумифический поезд, от которого, может быть, когда-то дрожала/задрожит сталь, через которую мы сейчас перешагиваем – раз, два, – устав дожидаться.

потом я слышу, сидя на кухне, звук будто бы капель, только не в ванной комнате, а в своей – от входной двери четыре шага вперед, поворот направо, два шага вперед, поворот налево, enter. звук странный: капли как будто черные, круглые, с маслянистым бликом, выползают изо рта и падают словно на желе; обычные капли, прозрачные, разбиваются сухим треском, точно кто-то вытаскивает из волос запутавшегося там дохлого кузнечика и брезгливо отшвыривает вон, а тут – будто бы по высунутому языку выползает мокрица, сопровождаемая рвотными позывами и полным удивления и отвращения взглядом, и плюхается – чмок, чмок – в солярис собственной слизи.

вдруг сверкнет звук, с каким лифт прорезает этажи дома, скрип и протяжно ууууууу, пытаемый человек, у которого отрезали язык, ууууууу… только никакого лифта у нас нет, думаю я, переворачивая страницу, значит, правда, пытают, а мне наплевать.

наверху разглагольствует телевизор, слова и фразы непонятны, искаженные шумом и псевдозвуконепроницаемостью стен, слышно только, что мужчина и женщина и читают как будто по бумажке – никаких эмоций, значит, бразильский сериал, наверняка, диалог незаметно переходит в финальные титры, раз незаметно – значит, будет продолжение, ну точно: в следующей серии и blah-blah-blah, а вдруг она окажется зеркальным отражением, а не продолжением, предыдущей, вдруг в ней расскажут, как двое человек, мать и дочь, видят пыхтящий мимо них паровоз, и улыбаются, и дочь машет рукой, совсем как в детстве, алкоголь – это слишком банальное средство чтобы вырваться из беспечального детства, как подмечают люди, и вода плющится о ванные трещинки, о винные трещинки, о ни в чем не повинные трещинки, и лифт в их шикарном пятиэтажном особняке, прозрачный лифт с металлическим поручнем перед прямоугольным зеркалом, беззвучно поднимается-опускается, и все живут долго и счастливо, и мать не говорит таким усталым, нарочито еле слышным голосом «а почему посуду не помыла/мусор не вынесла/пыль не вытерла?», потому что дочь все это делает, а не читает до двух ночи, чтобы потом неясны и гнусны длиннохвостые сны заползли ей в ухо и расположились на постой, постой, говорит дочь, я все сейчас сделаю, а ты иди спать – ты так устала, ну хорошо, отвечает мать, только ты тоже долго не сиди, у тебя завтра еще фортепиано и гитара. она и петроф, с ужасом палиндромирует дочь слово фортепиано, и продолжает читать.


1-72
смотри исподлобья, прикрыв рукой глаза, распластав пальцы, зрачок одного между мизинцем и безымянным, ресницы, мягкие и длинные, как у этого мальчика в маршрутке, фотография оборвана, портрет недописан-только эти дробленные глаза, и повернутая внутренней стороной ладонь, мягкая кожа и синие язычки вен.

знаешь, я могу найти миллион значений в продернутой в ручку двери веревке, я могу догадаться, откуда взялась влажная земля на полу, и я точно знаю, что открывает форточку.

ветер.

ретев.

ретивый ветер, ветреный ретривер.


только это все промелькнет вспышкой выключенного включателя (как очаровательно звучит: выключеный включатель, huh), белая лента свисает с изогнутой шеи моей люстры, лампы, плафоны, два из пяти всегда перегорели, путается в моих волосах, моя шея запутается в ней/в них, заплутается, склевали голуби все крошки, а милые крошки склевали голубей, чьи внутренности разбросаны на тропинке, идущей через два дерева/дерево и кустарник/кустарник и травинку/две травинки,

олег!олег!

ну где же ты

и твой фотоаппарат?

ты знаешь, на асфальте

уже много их передавило

развезло на несколько метров

и перышки так красиво кружились,

пока не были сбиты пылью,

втоптаны грязью.


сплошное очарование: в нашем прелестном ****** закрыты все трещинки, все переулки залиты солнцем, повешен замок, сотканный из всех обрывков: тумана, сновидений, мусора, листочков, крыльев, шкурок червяков, нерожденных и убитых до крещения, великих мудрецов античности,.

это муравей: ,.

ему отрвали лапы, все, кроме одной, и одно усико.


17:07

1-72
когда-то у меня была свобода, ветер, улыбки в никуда, прочая дребедень, да ничего по сути не было, холодные пальцы, я слишком часто плачу в последнее время, это все лишнее, нужен надрыв-так, чтобы пролиться без остатка, а получается только выдавливать маленькими порциями

гной.


серая сера, ушная сера, никому не нушная сера, все утечет, как вода, как песок сквозь пальцы, как время, потерянное время, протраченное время, продаренное время, впустую, все впустую.

а теперь у меня есть "колечко с йогуртом" и "чай с земляникой", теперь у меня еще больше ничего нет, вообще НИЧЕГО.

@настроение: не очень...

15:54

1-72
все пишу и пишу буквы школа закончилась лето наступило должно быть счастливо только почему то пусто и серо

1-72
как уже не раз было говорено,

дневники—зло,

а u-mail—зло еще большее.

когда понимаешь, что двух таких теплых и родных человечков

из такой холодной и далекой эстонии

на этом сай.те уже нет,

то фраза тогда я не знаю в чём ваш смысл здесь

становится действительно актуальна.